Три капитана - Страница 63

А потом меня ухватили за обе ноги и попросту стянули вниз, как сосиску. Снова навалились кучей, умело заломили руки, заткнули рот.

Я с трудом повернул голову, хрипя и отплевываясь в еще мокрый от росы дёрн, и сразу увидел Панкратова, лежавшего в таком же беспомощном положении. Вдобавок его правый глаз был подбит и теперь стремительно заплывал. А наверху уже деловито фырчала мотором дежурная машина, готовясь принять нас с Панкратовым в свои гостеприимные недра.

Однако в итоге всё обернулось совсем не так, как подсказывали мои наихудшие предчувствия.

Допрашивал нас майор-особист, которого я прежде видел на территории Центра от силы пару раз. Ему отвели в личное распоряжение отдельный белый флигель в самом дальнем углу территории. Большую часть флигеля занимал вполне уютный кабинет, отделанный темными деревянными панелями.

— Мореный дуб. Вот и нас тут сейчас будут морить, — шепнул мне украдкой Панкратов перед тем, как нас разделили и по очереди стали приводить к майору. Генка был первым.

Ждать пришлось изрядно. За это время я и сам почти уподобился этому мореному дубу — хуже нет ожидания смерти, в особенности когда сам же и протупил как дубина стоеросовая.

Они проговорили минут сорок, и это с одной стороны внушало мне надежду, с каждой секундой все крепче. Уж если бы собрались выгнать взашей, на эту процедуру с лихвой хватило бы и четверти часа. С другой стороны, давно объявили подъем, кандидаты в полетные экипажи двумя стройными колоннами уже отправились на пробежку вокруг стадиона в спортгородке, и близились восемь утра — час общего построения и развода.

Наконец вызвали и меня. Панкратова после окончания головомойной беседы с особистом вывели через другую дверь, и теперь я терялся в догадках относительно исхода их общения.

Майор Воронин оказался спокойным, вдумчивым человеком с меланхоличным взглядом и привычкой изредка прищуривать глаза, точно страдал прогрессирующей близорукостью. Меня он расспрашивал на удивление мало и всякий раз после моего ответа согласно кивал маленькой головой с аккуратным пробором.

Видимо, всё интересовавшее его особист уже вызнал у Панкратова, от меня же требовались только подтверждения или мелкие детали. Притом я немало удивился тому загадочному обстоятельству, что майор был посвящен, кажется, во все подробности и детали нашей предполетной подготовки, включая даже давние медицинские эксперименты, связанные с генным тестированием, которые мы прошли еще в первый месяц и уже благополучно забыли о них.

Итог душеспасительной беседы был удивителен и, признаться, поверг меня буквально в смятение. Майор взял с меня твердое обещание впредь не покидать территории Центра без письменного распоряжения моего начальства или его, майора Воронина, личного предписания.

Обещать это теперь было легче легкого: попробуй побегать в самоход, когда ввели второй спецрежим, который даже бытовые служащие Центра из числа вольноопределяющихся иначе как драконовским не называли.

Потом я подписал пару бумаг, которые Воронин важно назвал «опросный лист», и был отпущен восвояси. И вовремя — из корпусов общежитий, поправляя на ходу обмундирование, на утреннее построение уже выходили офицеры.

Панкратов терпеливо ожидал меня у фонтанчика возле бывшей курилки — спецрежим № 2 с сегодняшнего дня отменял на корню всякое курение в присутственных, санитарных и даже «особо отведенных для этого» местах.

Мы накоротке обменялись впечатлениями и, весело расхохотавшись, бодро зашагали на развод. В душе с каждой минутой крепла уверенность, что этот странный, чудаковатый майор, скорее всего, не заложит нас начальству, и весь инцидент мирно канет в Лету без всяких видимых последствий.

Однако нас ожидало горькое разочарование.

Воронин, кажется, и вправду не сообщил о нас начальству. Полковник Бедров, командир нашего отряда предподготовки, лишь недовольно покосился в мою сторону, когда я занял место в строю одним из последних. Панкратов же успел перекинуться парой слов со своим подполканом и, поймав мой взгляд, украдкой показал кулак с поднятым большим пальцем, мол, все в порядке, старик, никто не в курсе нашего с тобой тайного ночного самохода.

Однако спустя десять минут, в перечне сводок и распоряжений, был оглашен приказ о переводе старшего лейтенанта Емельянова на новое место службы. И я округлившимися от изумления глазами смотрел, как наш Шурик выходит из строя, уже с «тревожным» чемоданчиком в руках. Как он идет с опущенными плечами, медленной, чуть запинающейся и совсем не армейской походкой, и потом заворачивает к первому КПП.

Туда, где обычно за воротами всегда стояла дежурная машина в ожидании только лишь заверенного начальством служебного предписания, чтобы увезти тебя отсюда, из закрытого от всех посторонних лиц Центра, навсегда. Потому что каждый кандидат, от боевого офицера до последнего курсанта из числа гражданских специалистов, твердо знал: единожды покинув наш Центр, никто сюда еще не вернулся.

Я видел, как Панкратов тоже неотрывно смотрел вслед Емельянову. Но когда я попытался поймать его взгляд, Генка всякий раз отводил глаза.

Потом был день, а с ним опять занятия, техучеба, тренажеры, спортивные упражнения в зале и много чего еще. Спецрежим принес с собой и новые ужесточения в тренировочном и дисциплинарном графике, так что у нас с Панкратовым не оставалось ни минутки свободного времени, чтобы перекинуться хоть парой слов о несчастном Шурике.

А ночью мне впервые приснился странный, подозрительно похожий на реальность сон. И, проснувшись затемно, точно от резкого толчка, я пожалел, что этого не случилось раньше.