Три капитана - Страница 88

— Понятно, можешь не продолжать… Центр масс всей системы «d-компонент» сместится, возникнет момент, всё это дело действительно поведет в сторону… Что ж, неплохо… Неплохо. Светлая у тебя голова. Позволишь просчитать самому вместе с моими спецами?

— Да пожалуйста, считайте.

* * *

День Д+18

— Добрый день, Петр.

— Привет, Гена.

— Мы построили несколько моделей d-компонента и посчитали его поведение в зависимости от различных воздействий на его кольца.

— Мы тоже.

— У нас получилось, что нет возможности пренебречь нестационарностью, обусловленной непредсказуемым разрушением колец, которое будет происходить под воздействием солнечного ветра Вольфа 359 и его же лучистой энергии.

— У нас получилось то же самое.

— Проще говоря, сейчас нет возможности предсказать, как на самом деле пройдет планета относительно диска звезды. Возможно попадание в центр диска, со смещением от центра, в край, и, наконец, прохождение на некотором расстоянии от края. Разброс оценок возможного расстояния расхождения тоже велик: от одного сантиметра до ста тысяч километров.

— Верно. Но наши расчеты показали также, что в каждых двух случаях из пяти мы будем иметь возможность сместить траекторию движения d-компонента на величину более двухсот тысяч километров, что даст возможность спасти планету. По крайней мере, не вся ее атмосфера будет потеряна, скажем так.

— Но в трех случаях из пяти планета теряется безвозвратно. То есть шансы меньше половины.

— Да.

— «Звезда» выбрасывает один щит. Сжигает много топлива. Потом сжигает еще больше антиматерии, разрушая одно из колец планеты. Всё это происходит в безусловном порядке, Петр. А взамен призрачный шанс, что планета — обваренная, обожженная, избитая сильнейшими радиационными потоками — все-таки не упадет на Вольф 359. А приливные эффекты? А, в конце концов, магнитные воздействия на железное ядро планеты? Где гарантия, что ее не разорвет на куски? Мы ведь к моделированию этих эффектов пока даже не приступали!

— Сам знаешь, что никакое «моделирование» не поможет. Достаточного объема точных входных данных о геологии и тектонике планеты нет сейчас, не получим мы его и за несколько недель исследований… Да, я согласен, что шансы спасти d-компонент не столь велики, как мне бы хотелось… Но, Генка, мы хотя бы посмотрим на нее вблизи! Высадимся! Увидим тех, кто построил эти кольца!..

— …Либо высадимся и не увидим никого.

— Хорошо. Я понял тебя. Ты — против.

— Да. Я — против. Я с-считаю, — у Панкратова снова обозначилось заикание, — что мы должны выслать к d-компоненту все три «Феникса», которые у нас остались. Но оба н-наших звездолета следует оставить на прежнем курсе. Мы сближаемся с первой планетой, переходим на орбиту, приступаем к исследованиям. А исследования d-компонента проведем «Фениксами» и инструментально, с б-борта звездолетов. Благо в конце концов планета пройдет мимо нас сравнительно близко, в трех миллионах километров.

* * *

День Д+19

— Петр Алексеевич, разрешите?

На пороге моей каюты стоял КБТ Васильев.

— Входите, Роберт.

— Багрий просыпается.

Васильев сказал это спокойно, буднично. Я, погруженный в свои невеселые думы, не сразу понял смысл его слов.

— Багрий?

— Да.

Астрофизик Борис Багрий, как и химик Хассо Лаас, в первый же год полета стал жертвой генетических модификаций по программе «Амфибия». Удивительно, что у этих двоих проблемы проявились в первой же тестовой гибернации, в то время как все остальные члены экипажа перенесли многочисленные погружения в управляемый криосон без особых проблем, по крайней мере без выраженных внешних симптомов.

Конкретно Багрий, в отличие от Лааса, тоже не демонстрировал изменений кожных покровов. Но он ни в какую не хотел просыпаться!

Он не вышел из тестовой гибернации. Не выказал вообще никаких признаков пробуждения!

Когда через год я решился и попросил Васильева предпринять в отношении Багрия какие-либо форсированные действия, снова ничего не получилось. Астрофизик — безмятежный и величественный, как каменный рельеф египетского фараона на крышке гробницы — лежал в своей криокапсуле. Тело его не выказывало никаких поползновений к тому, что ему хочется покинуть ее.

В общем, начиная с третьего года — когда я начал привыкать к тому, что Хассо Лаасу придется носить маску по меньшей мере ближайшие тридцать лет — я уже внутренне смирился с тем, что Багрия придется переписать из членов экипажа в категорию балластного груза.

И вдруг — нате!

Я глубоко вздохнул.

— Ну раз просыпается, — ответил я Васильеву, — тогда будите. И как разбудите — позовите, пожалуйста, меня.

* * *

По словам Васильева, Багрий в ответ на вопрос «Как спалось?» как ни в чем не бывало бодро ответил «Отлично, спасибо! Я так понимаю, Сатурн на носовом клюзе?»

Когда же Васильев плавно подвел Багрия к мысли, что на «носовом клюзе» у нас уже не Сатурн, а звезда Вольф 359, астрофизик не выказал особого разочарования.

В общем, Багрий, вопреки всем моим худшим ожиданиям, был вроде как в норме.

Но, в любом случае, хотя он и не заговорил после пробуждения на мертвых языках Евразии или там на птичьем наречии неведомых инопланетян, его пробуждение произвело на меня огромное впечатление.

— Здравствуйте, Борис, рад видеть вас в добром здравии, — сказал я ему.

— Здравствуйте, Петр Алексеевич.

— Борис, вам, возможно, покажется странным мое предложение…

Краем глаза я отметил, как удивленно взметнулись брови присутствующих при нашем разговоре ответственных спецов — криобиотехника, генетика и врача.